Ох, эти наши подростки… Вот сижу я сейчас, Ксюшка, слава богу, наконец-то уснула после своей часовой оперы, Виолетта вон мультики смотрит, а Дима… ну, Дима в своей комнате. Музыка, наверное, или опять в свой этот, как его, «Стардью Вэлли» завис. Двенадцать лет парню, и, эээ, иногда мне кажется, что я его совсем не знаю. Ну, то есть, конечно, знаю! Мой же сын! Но он меняется, прям на глазах, знаете? Вот вроде только вчера бегал наперегонки с Виолеттой по нашей гостиной в Одинцово, а сегодня… Сегодня он уже почти взрослый. И вот это «почти» — оно самое сложное.
Помню, как-то зашла к нему, а он сидит, уткнувшись в телефон, и даже не слышит, как я вошла. Я спрашиваю: «Дим, как дела? Что в школе?» А он в ответ: «Нормально». И всё. Это «нормально» стало его коронной фразой. Иногда мне кажется, что его комната — это какая-то параллельная вселенная, где свой климат, свои правила, и вход туда только по спецпропуску, который я, его мама, пока не получила. А ещё этот запах… смесь пота, дезодоранта и какой-то непонятной, но очень важной для него «подростковой» тайны. Прямо как будто в какой-то лаборатории запахов.
И ведь я же воспитатель, да? Вроде как с детьми работаю, понимаю их. Но когда дело доходит до своего, родного, двенадцатилетнего, тут все мои профессиональные навыки, ну, как будто на паузу ставятся. Вот, например, на днях Николай, муж, приехал поздно, устал после смены, а Дима как раз выходил на кухню за бутербродом. И Николай ему: «Как день, сынок?» А Дима буркнул что-то невнятное и ушёл. А ведь раньше, ну, он же рассказывал всё! Про учительницу, про друзей, про то, как они там из рогатки стреляли (не спрашивайте!). А сейчас? Сейчас вот это молчание, которое, знаете, иногда громче любых слов.
И я вот сижу и думаю, ну что же с ним? Это же пубертат, я всё понимаю. Гормоны играют, мир переворачивается. Он сам, наверное, не понимает, что с ним происходит. И как тут быть? Иногда хочется просто обнять его крепко-крепко и сказать: «Я рядом, всё хорошо». Но он уже не тот маленький мальчик, который позволял себя так обнимать. Он вырывается, или просто стоит как столб, весь такой напряжённый. Ощущение, что обнимаешь не сына, а какую-то статую, которая вот-вот оживёт и сбежит.
Я пробовала разные подходы, честно. Иногда просто молчу рядом, готовлю ему любимые драники, и вот в этот момент, когда запах картошки и сметаны заполняет кухню, он может вдруг сам начать что-то рассказывать. Про какого-то там одноклассника, который в новой игре всех обыграл, или про то, как учительница истории, эээ, ну, что-то там не так объяснила. И вот эти крупицы информации — это уже победа, понимаете? Я стараюсь не давить, не расспрашивать с пристрастием. Просто слушаю. И иногда, вот честно, мне кажется, что я превращаюсь в какую-то библиотекаршу, которая тихо сидит в уголке и ждёт, пока кто-то сам к ней подойдёт за книгой. Терпение, терпение и ещё раз терпение.
Иногда я просто предлагаю ему вместе посмотреть какой-нибудь фильм, который он выберет. Или поиграть в настолку. И вот в эти моменты, когда мы заняты чем-то общим, барьеры немного опускаются. Он может засмеяться, шуткануть. И тогда я вижу в нём того самого своего Димку. Это такие вспышки света в этом, ну, таком, эээ, туннеле подросткового становления. И я понимаю, что моя задача сейчас — не пробивать стены, а искать маленькие дверцы и щелочки, чтобы просто быть рядом. И показывать, что я его люблю, несмотря на его молчание, на его иногда, ну, не совсем адекватные реакции. Ведь в конце концов, он же мой сын, и ему сейчас, наверное, сложнее, чем мне.